Кузнец побежал к перевозу и вернулся затемно. В шикарном, по его мнению, прикиде. Шелковая рубаха песочного цвета, такие же порты и желтые сапоги с загнутыми носами сидели на нем, как жилетка на слоне. На голове слона красовалась атласная шапка. Учитывая количество и стоимость пошедшей на наряд ткани, а также срочность пошива, Глоба изрядно потратился. Братья прятали улыбки, только Млава презрительно хмыкнула. Возможно, позавидовала: у нее шелков не было.

Ключник Великого дело знал: статус Глобы он вычислил сразу. Кузнеца усадили за дальний конец, где он затерялся среди незнатных персон. Я не видел, что Глоба ел и пил, но сам факт, что в ложницу меня тащил именно он, говорил, что не усердствовал. Да и подавали незнатным мед, а он слабее ромейского.

Воспоминание о вине принесло новый приступ боли, я скрежетнул зубами и открыл глаза. И почти сразу увидел перед собой кувшин.

– Выпей, княже!

Не спрашивая, я приник к краю. Чудесный, живительный бальзам пролился в опаленные внутренности, он утолял нестерпимую жажду и приглушал боль, и я глотал его, пока кувшин не опустел. После чего облегченно откинулся на подушку. Рассол. Холодный, в меру соленый и пряный. Человеку, который его принес, памятник надо ставить! Из золота…

– Еще?

Подумав, я покачал головой (теперь было можно) и сел. Огляделся. Я находился в большой и богато обставленной комнате. Ложе, стол, лавки, сундук с крышкой, расписанной цветами. Стекла в маленьких окнах – княжьи палаты.

Передо мной стоял Глоба с кувшином в руке. Лицо его выражало сочувствие. Сам кузнец, судя по виду, похмельного синдрома избежал.

– Спаси тебя Бог, Глоба! Догадался!

– Так это… – удивился кузнец. – Ключник принес. Наказал, как очнетесь, сразу дать.

Замечательный у Великого ключник! Золотой человек!

– Я счас!

Глоба метнулся к двери и что-то крикнул. Подождав немного, он вернулся с глиняным горшком в широких ладонях. Из горла горшка торчал край ложки. В ложнице одуряюще запахло мясной юшкой.

– Похлебай, княже!

Я, шлепая босыми ногами по полу, прошел к столу и сел на лавку. Варево было изумительным. В меру горячее, густое, ароматное, оно проскальзывало внутрь и растекалось по телу, унося немочи и придавая бодрость и силу. Чудо! Я дам ключнику гривну! Нет, две!..

Пока я опустошал горшок, Глоба стоял рядом.

– А ты? – спросил я, закончив.

– Покормили! – ответил кузнец. – Еще утром.

– А сейчас что?

– Полдень. Ключник просил передать: Великий вас спрашивал. Просил, как встанете, пожаловать.

Твою мать! Я вскочил и зашарил глазами. Одежда, аккуратно сложенная, лежала на лавке, под ней стояли сапоги с навернутыми на голенища онучами. Глоба – золотой человек: раздел князя, одежду сложил, онучки развесил. Хорош был бы я перед Великим мятым!

– Умываться! Быстро!..

Святослав встретил меня испытующим взглядом. В нем читались сочувствие и насмешка. Вот ведь аспид! Хоть я умылся и причесал волосы, но рожу не разгладишь – по ней все видно.

– Садись! – Он кивнул на лавку. – Вина?

Я покачал головой. Голова еще побаливала, но пить не следовало. Ляжет на вчерашний хмель, затуманит разум, а он нужен.

– Ну, и ладно! – согласился Великий. – Успеется. Худо дело в чужом пиру похмелье, да только дело не терпит. Хотел спросить тебя. Что с полоном делать?

Вопрос закономерный. Под Прилуками взяли богатую добычу. Настолько, что была возможность выбрать. Самое дорогое в этом мире – оружие. Хороший доспех стоит не одну гривну, а добавь меч, коня… У пленных половцев все это имелось. Оружие и коней мы поделили, с пленниками возиться не стали: долго и хлопотно. Постановили отдать их Великому. И князь не в обиде, и у самих гора с плеч. Мудрецы! Великий это, конечно же, просек…

– Первое дело – ханы! – как ни в чем не бывало продолжил Святослав. – Кончак и Гза предлагают выкуп – по пятьсот гривен за каждого, но, думаю, дадут и по тысяче. Отпустим?

Я покачал головой.

– А что?

– На кол!

Ответный взгляд Святослава был странен: не то удивление, не то одобрение. А может, насмешка? Сами-то озолотились, а Великого добычи лишаете?

– Почему?

– Отпустим – вернутся. Гривны уплаченные вернут сторицей. Пограбят, пожгут… Гза и Кончак – лучшие воители в Поле. Не станет их, половцам не оправиться. Долго.

– Митрополит советует проявить милосердие.

«Еще бы! – подумал я. – Каждая десятая гривна выкупа – его!»

– Не понимают поганые милости! Считают слабостью!

– Ишь как! – сощурился Великий. – А вдруг половцы за ханов обидятся? Придут мстить?

– Не до этого им. Кочевья станут делить. Да и побоятся.

– Не бывало, чтоб ханов казнили, – продолжил Великий. – Всегда отпускали. Воюем мы с Полем, но и дружба случается. Князья, опять же, с ханами в родстве.

– Князья и между собой в родстве, что не мешает им друг друга резать. Полю нужен урок! Чтоб запомнили!

– Зол ты! – покачал головой Святослав.

– Потому как видел, что поганые творили. Ладно бы грабили да полон имали, но младенцев резать? Стариков? Своих татей вешаем, а этих отпустим?

Святослав побарабанил пальцами по столу. Вздохнул.

– С купеческими караванами тяжко. Волоки на Днепре в половецкой земле. При Кончаке и Гзе их не трогали, теперь шалить станут.

– Дать караванам охрану! Пусть дружина отрабатывает хлеб! Не то нацепят шелковые порты…

– А у некоторых – смерды! – сощурился Святослав.

Я смешался. Знает о Глобе? Ну, и разведка у него! Ничего не укроется!

– Ты спрашивал моего слова, Великий, я его сказал. Решать тебе!

– А я и решил, – проронил Святослав. – На кол!

Он сказал это так, что я понял: решение принято до меня. Зачем тогда спрашивал?

– Что с остальным полоном? – как ни в чем не бывало продолжил Великий.

– Продать в греки! Чтоб там и сгинули!

– А может, за выкуп? Все ж не ханы?

– Это лучшие воины Степи. Они умеют воевать и не раз бывали в набегах. Отпустим, придут снова.

– Вот как? – усмехнулся Великий. – А я-то и не подумал. Ладно, продадим. Греческие купцы ждут.

Странный Великий сегодня. Чего ему надобно?

– С полоном решили, – продолжил Святослав. – Можно о другом беседовать. Хотел спросить тебя, брате, правда, что ты под Владимиром под ляшские стрелы встал? Добровольно?

Ни фига себе! Это ему зачем?

– Было?

Я кивнул.

– Зачем?

– По-другому бы сеча случилась.

– Убить могли!

– На мне был доспех.

– А ежели б выше иль ниже?

Я пожал плечами: не случилось ведь!

– Я б не решился! – сказал Святослав. – Даже по молодости.

Смысл его слов остался мне темен. Что Великий хотел сказать? Похвалил или осудил?

– Что ж! – сказал он после короткого молчания. – Выпить все же следует. Эй, кто там!

Спустя короткое время перед нами стояли полные кубки. Я осторожно пригубил, Святослав тоже не налегал.

– Лекарка говорила обо мне? – спросил, ставя кубок.

Я кивнул: чего скрывать?

– Сказано в Писании: никому не дано знать свой смертный час, – сказал Святослав. – Мне, видишь, пришлось. Тяжко. Не от того, что жизнь кончается. Дни мои и без того ветхие. Задуманное не успел. Мнил некогда: сяду в Киеве, примирю князей, разом будем против ворога стоять. Не вышло. Знаешь, почему? Когда в Любече о лествице [16] рядились, князья еще родство помнили. Минуло два века, роды разрослись и забыли корни свои. Врагами не половцев, а братьев считать стали. Началось давно, но при мне умножилось. И после меня, как мню, не кончится. Худо. Грехов на мне – за тыщу лет не отмолить, но этот самый тяжкий. Ты половцам за зверство пенял, а наши что, лучше? Сколько земель разорили, сколько людей увели да в греки продали! Сами себя режем, половцев не надо! И ведь я в том поучаствовал… Вот предстану перед Господом, спросит он: «Что сделал ты, раб божий, чтоб братоубийство остановить?» Как ответить? Хотел, да не вышло? Скажет мне Господь: «Раб хитрый и лукавый! Или не ведаешь слова мои: «По делам их узнаете их?» Гореть тебе в геенне огненной!»